БОИ У Д.Д. ЗБЕРОЖ—ПАВЛОВО—КАСТЕЛЬНО 2-8 марта 1915 года.
Бои у д.д. Зберож—Павлово—Кастельно, по обстановке, в которой они протекали, самые трудные и безнадежные бои за всю боевую страду Лейб-Эриванцев.
В свое время (в 1925 году) в «Воспоминаниях Кавказского Гренадера», участник этих боев, б. офицер II б-на Шт.Кап. Попов дал схематическую картину этих боев. Сейчас в руках комиссии имеются записи по дням, и даже по часам, всех боевых перипетий тех дней в записи Шт.-Кап. Шидельского — офицера ІV б-на.
Записи эти настолько точно передают общую картину всех боевых операций, что вполне достаточно сделать из его «Полевой Книжки» пространные выписки (без комментарий), чтобы одна из мрачных картин войны, ожила во всей своей силе.
...«1.3.15. Ночь прошла спокойно. Утром выяснилось, что мы попали не в ту деревню, где предполагалась наша ночевка. Командир полка, послав соответствующее донесение, просил разрешения не делать перемещения днем, ввиду того, что наша деревня и шоссе, по которому нам предстояло двигаться, были на виду у неприятеля и в сфере его артиллерийского огня. Еще с утра, было строго воспрещено собираться на улицах и бродить по деревне.
От Начальника див. пришло разрешение останься нам на месте до сумерек, а затем перейти в д. Чернице-Борове, где находился и Штаб нашей дивизии. Как бы в подтверждение правильности принятого решения, около 2 часов дня, совершенно неожиданно артиллерия противника открыла огонь по нашей деревне и по району южнее ее, причем огонь большого напряжения. В скорости пришло и объяснение этого обстрела: как оказалось, две роты Потийского полка, под командой Шт.-Кап. Джапаридзе, посланные в прикрытие артиллерии, в поисках ее, появились на открытом месте, были сильно обстреляны и, рассыпавшись, бегом добежали до д. Хайново, после чего стрельба прекратилась.
Для нашего полка этот обстрел не прошел бесследно: одним из осколков снаряда, разорвавшегося в саду Госп. дома, был ранен К-р I б-на Капитан Лазарев. Б-н принял командир 15 роты Капитан Погорелов.
Вечер. Чернице-Борове. Около 5 ч. вечера полк, приняв все предосторожности, построился в д. Хайново и, как только стемнело, вытянулся по шоссе и после 1½ час. перехода прибыл в Чернице-Борове и разместился по хатам большой деревни. В этой же деревне должен был разместиться и Грузинский полк. 2.3.15. Ночь прошла спокойно. Поздно ночью пришло приказание начать переход в лес, что к северу от нашей деревни, а затем атаковать противника. В развитие этого приказания Командир полка приказал I и II б-нам начать переход в указанный лес, пройдя его, сменить Сибирских стрелков и ждать дальнейших приказаний. За I и II б-нами следовать III и IV.
В 7 ч. двинулись I и II б-ны. Ожидаем, когда они скроются в лесу. В 9 ч. трогаемся и мы. Мой IV б-н занял исходное положение в лесу, став фронтом на д. Зберож.
Левее нас I б-н. II и III в резерве в лесу. Должен вспомнить о той ужасной грязи, которую нам пришлось преодолеть при переходе из деревни в лес; так как б-ны следовали в лес, разведя роты и взводы по правилам Устава, то, естественно, ротам пришлось двигаться по пахоти. Лишь солнце обогрело землю, как верхний ее слой обратился в липкую грязь. Люди скользили и едва-едва вытягивали ноги. Сравнительно небольшое расстояние до леса в 1¼ в. мы прошли цепями в час с четвертью.
Сосредоточившись в лесу, мы получили приказание рыть окопы. Между тем I б-ну было приказано, из занятых окопов на опушке леса, перейти в наступление между д.д. Зберож и Павлово-Кастельно. Начались перебежки с накапливанием. Противник открыл слабую стрельбу и наш I б-н, почти без потерь, продвинулся к ручью между указанными деревнями и окопавшись, остался здесь до темноты. Левее I б-на у д. Павлово—Кастельно были части I Туркестанского Корпуса.
«9.8.15. Позиция у д. Зберож. Землянка. Утро. Взошло солнце. Сегодня, после недельного перерыва, могу восстановить в памяти все, что было в нашем родном полку за этот семидневный промежуток. Вчера 8-III денщик мой принес мне мою записную книжку, которую я ему передал еще 2 марта вечером, когда стало известно о предстоящем наступлении, из боязни, что она может со мною погибнуть. За эти дни много пережито. Много непонятного. Борьба с противником и борьба с природой.
Вечером 2 марта было получено приказание: 3 марта утром перейти в решительное наступление на фронте нашего и Мингрельского полков (Мингрельцы были справа от нас). Для удлинения фронта атаки, из резерва был выдвинут наш IV б-н.
В 11 часов ночи мы вышли из леса и спутались в дер. Зберож. В деревне мы долго стояли, ожидая дальнейших приказаний и, наконец, почти перед самым рассветом, командир б-на приказал занять тремя ротами (справа налево — 15, 14 и 16) участок к северо-западу от д. Зберож. Пока расходились роты и устанавливалась связь, роты начали окапываться, но благодаря очень морозной ночи работа шла крайне медленно, так как земля не поддавалась малой шанцевой лопате. Тем временем стало рассветать. Противник тотчас же нас заметил и открыл ружейный огонь. Обстановка создалась следующая: 15 рота заняла позицию севернее д. Зберож и расположена была фронтом к противнику, окопы которого были шагах в 600-700. 14 и 16 роты, занявшие западную окраину, оказались расположенными флангом к противнику и фронтом на правый фланг нашего б-на. Создалось ненормальное положение. Пришлось переменять фронт. В это время I б-н перешел в наступление, перебегая от ручья Вениерка вперед. Под сильным ружейным огнем противника начали перебежки 16 и 14 роты; 15 рота прикрывала наше передвижение своим огнем. С потерею 7 убитых и 20 раненых указанным ротам удалось продвинуться вперед, войдя в непосредственную связь с I б-ном, и продвинуться еще вперед шагов на сто. Дальнейшее продвижение было остановлено пулеметным и ружейным огнем противника и батальоны залегли, оказавшись в разных расстояниях от окопов противника — от 500 до 400 шагов.
Здесь приступили к самоокапыванию. С каким трудом это делалось, описать трудно. Поддавался лопате только верхний тонкий слой, дальше была твердая, как камень, мерзлая земля на аршин. В ход пускалось все, что было подходящего под рукой, вплоть до штыков, но безрезультатно.
Часам к восьми, когда фронт I и IV б-нов выровнялся, артиллерия противника открыла огонь, но не могла нанести нам большого вреда, так как мы находились в мертвом пространстве. Окопы противника были значительно выше нашего расположения, они были хорошо выбраны, обнесены проволочным заграждением в несколько рядов и представляли трудно одолимое препятствие.
Взять их открытой силой было невозможно, наша же артиллерия, ставшая на позицию в ночь с 2 на 3 марта, еще не освоилась с местностью и стреляла куда-то в тыл немцам.
В дер. Зберож находилась в резерве 13 рота и часть пулеметной команды нашего полка. Как только там замечалось движение, немцы сейчас же начинали обстрел этой деревни. Так в 11 ч. дня один из пущенных снарядов влетел в открытые ворота амбара, в котором находилась пулеметная команда и там разорвался. Моментально амбар загорелся и пожар стал распространяться от амбара к хатам, запылала
вся деревня, а часа через два от деревни ничего не осталось, кроме пепла и торчащих дымовых труб.
13 рота и пулеметчики разбежались, ища спасения за деревьями у крутого берега ручья, протекавшего у д. Зберож. До вечера мы оставались на занятых позициях и ждали темноты, чтобы лучше устроиться. В то время, когда утром наши I и IV б-ны перешли в наступление, наш III б-н из леса тоже перешел в наступление, перебегая и накапливаясь у южной окраины восточной части д. Зберож (которая тогда еще не выгорела) и занял старые окопы Сибирских стрелков.
Наступление этого б-на происходило под огнем немецкой артиллерии, но это не остановило наступления. II же б-н остался в лесу и составлял полковой резерв. Там же, в лесу, обосновался и наш Штаб полка. С наступлением темноты наш III б-н был выведен вперед и занял позицию правее IV б-на, войдя в связь с соседями справа — Мингрельским полком. В этот день, где-то правее, слышна была сильная артиллерийская канонада; видно, что там шел жаркий бой. Темнота дала возможность привести себя в порядок, утолить голод и приступить к окопным работам. Ночь стояла морозная, оставаться без движения нельзя, начинали мерзнуть конечности. Поэтому только и оставалось: окапываться и окапываться. К нам протянули телефоны. Ночь прошла спокойно. Немцы бодрствуют. Слышно, как они укрепляются и целую ночь пускают светящиеся ракеты. Потери в полку в этот день были незначительны: по словам адъютанта они не превышали 300 человек. Выбыл из строя (заболел) К-р б-на Кап. кн. Шервашидзе и я вступил в командование IV б-ном. Ночью получен приказ; он состоял в следующем: с утра перейти в энергичное наступление на фронте нашего полка. Ночью должны были подойти Грузинские гренадеры и на участке III б-на повести наступление.
Два б-на Грузинцев, еще ночью, сосредоточились позади нашего III б-на в окопах у восточной части д. Зберож, другие два б-на Грузинцев должны были из леса перейти на место продвинувшихся вперед передовых б-нов.
4.3.15. Первые проблески утреннего рассвета и где-то вправо поднялась стрельба; постепенно она переносится и на наше расположение. Заговорила артиллерия. Наши орудия открыли залповую стрельбу куда-то, по немецким тылам, а не по участку, избранному для атаки. Грузинцы стали перебегать из д. Зберож в окопы нашего II б-на, а другие б-ны из леса в дер. Зберож. Немецкая артиллерия открыла интенсивный огонь и здесь был тяжело ранен Командир Грузинского полка Ген. Шт. Полковник M. Н. Кальницкий. Полк принял Полк. кн. Мачабели.
Около 8 ч. закончилось сосредоточение Грузинцев, о чем сообщено в Штаб дивизии; оттуда последовало распоряжение — ровно в 8 ч. начать наступление. В указанное время Грузинские б-ны пошли в атаку. Вышли и мы и бегом двинулись вперед.
Не прошли мы и нескольких десятков шагов, как противник открыл страшной силы губительный огонь, но мало кто обращал на это внимание и на разных участках ротам удалось продвинуться от 100 до 300 шагов. Но до противника было еще далеко и он сидел за проволочным, в несколько рядов, заграждением. Грузинцам удалось дойти до проволочного заграждения, но проволока была цела (ножниц для резки проволоки у нас не было), а наша артиллерия в это время забрасывала снарядами тыл противника. Преодолеть это препятствие человеческой силе было невозможно и Грузинцы залегли у проволоки противника. Атака кончилась неудачей» (Штабс-Кап. Шидельский).
...«Чуть забрезжил рассвет», — вспоминает Подпоручик Попов, находившийся с 8 ротой в полковом резерве в составе II б-на, — «мы, офицеры II б-на: Капитан Сабель, Капитан Пильберг, Прапорщик Жилин, Подпоручик Гаттенбергер, Н-к Пул. к-ды Поручик кн. Шервашидзе, я и мой брат (вольноопределяющийся Попов), зная, что наши и Грузинцы сейчас двинутся в атаку, вышли на опушку леса с биноклями в руках и, с замиранием сердца обвели взором предстоящее поле боя. Все было бело. Это не был снег, а была сильная утренняя заморозка. С нашего наблюдательного пункта, с опушки леса, вся панорама предстоящего боя была также хорошо видна, как из лож бель-этажа в театре бывает видна сцена. Вдруг мы все сразу встрепенулись и вскинули бинокли. Внизу у д. Зберож, где ничего не было заметно, сразу все зашевелилось; наши части поднялись и пошли в атаку. Масса людей, в несколько линий, цепями поползла вверх на немецкие окопы. Немецких окопов еще не видно: они где-то на скатах бугров и хорошо замаскированы. Прошло несколько секунд, показавшихся часами, как сразу вспыхнул ружейный огонь и в утреннем морозном воздухе, линией блестящих звездочек — ружейных выстрелов, обозначились немецкие окопы. Еще несколько секунд... и то там, то сям, по обозначившейся линии огня, засветились жалящие языки открывших огонь пулеметов. Та!., та, та, та!., раз, два, три, пять, шесть, восемь... От волнения теряем счет, перебиваем друг друга, показываем друг другу все вновь и вновь загорающиеся жалящие языки... Казалось бы, такая цель, как пулеметы, обнаружившие себя на фоне темного леса яркими огнями, должны были быть видны нашими артиллеристами так же, как и нам? Тем не менее, ни одного снаряда! — «Где их наблюдатели?» — возмущаются все офицеры хором. «Артиллерийская поддержка! — слышатся иронические восклицания. — «Опять то же, что было под Сувалками!» — «Еще до сих пор воевать не научились!» «Нет наблюдения за полем боя!»... — «И нет психологической связи между артиллерией и своей пехотой», — серьезно сказал Кап. Пильберг и, повернувшись, ушел вглубь леса.
Будь здесь в этот момент кто-нибудь из наших артиллеристов, произошел бы грандиозный скандал. В помощь атакующим ни одного снаряда! Ни по пулеметам, ни по окопам... Возмущению нашему нет границ; кажется, сама душа готова выскочить из груди в знак протеста»...
В атаке время исчисляется единицами минут: артиллерийской помощи нет, колючая проволока нетронутых заграждений цела и люди, в отчаянии, ложатся в грязь... Появляются первые носилки. Мимо нас несут тяжело раненого в грудь навылет (бывшего полкового знаменщика) Прапорщика Татарова; затем несут Грузинца Поручика Кавелина, смертельно раненого в живот. Вереницей тянутся раненые, поддерживая друг друга. Вид раненых неописуемый. Промокшие в грязи и затем замерзшие шинели обратились в кору, по которой яркими пятнами застыла кровь. Винтовки, облепленные грязью, обращены морозом в дубины. Мы сразу поняли без слов, что из атаки ничего не выйдет.
И, вдруг, в эту ужасную картину полной безнадежности внезапно врывается трагикомический элемент: Поручик кн. Шервашидзе остановил одного раненого грузина, своего соотечественника, и спросил его что-то по-грузински. Как он нам перевел, он пристыдил гренадера, выразив удивление, как это они не смогли взять немецкой позиции. Видно было, что гренадера (за эти дни немало натерпевшегося) этот упрек задел, он что-то горячо стал отвечать по-грузински и в заключение со слезами на глазах, как бы ища сочувствия у остальных офицеров, с каким-то неизъяснимо безнадежным жестом, сказал по-русски, обращаясь ко всей группе: «Нэвазможна взять! Пилемот кругом сипает!»...
Эта фраза: «пилемот кругом сипает», с этого момента, стала в полку «исторической» и потом уже сами офицеры, когда начинались «боевые рассказы», пулеметный огонь обозначался в них не иначе, как «пилемот кругом сипает», и неизменно это выражение имело успех и вызывало улыбки»... (Шт.-Кап. Попов).
Тем временем, попытки взять немецкую позицию продолжаются. Стало светло и уже не видно больше мест пулеметных гнезд, хотя пулеметы строчат во всю... При дневном свете огонь выстрелов уже незаметен... Важный момент — упущен навсегда.
...«Лежа в луже», — записывает Шт.-Кап. Шидельский, — «имея перед собой кочку, я мог наблюдать все поле и видеть, как немцы, выйдя из окопов, приказывали Грузинцам бросать винтовки и сдаваться, что тем пришлось исполнить (по существу же это были самые храбрые солдаты, оказавшиеся в наступлении впереди всех остальных. Ред. Ком.), так как иначе им грозил форменный расстрел. Позже, чтобы прекратить нахальство немцев, их загнала в окопы наша артиллерия пущенными несколькими снарядами. Снаряды удачно рвались в окопах противника, но теперь это было поздно.
Вечером, вернувшись в свои первоначальные окопы, я узнал от телефониста, что в тот момент, когда мы перешли в атаку, с артиллерийского наблюдательного пункта (находившегося на выс. 172. Ред. Ком.) было передано, что противник отходит, что его артиллерия ускакала, преследуемая нашим огнем. Под влиянием этих сведений, Командир III б-на Кап. кн. Геловани смело вышел из закрытия и пошел вперед к своему б-ну. Его величественная фигура, в огромной папахе и бурке, привлекла внимание немцев и одной из ружейных пуль он был тяжело ранен в руку. До темноты, все живое лежало и устраивало себе прикрытие. Раненые, кто был в силах, ползли обратно в свои окопы. К 9¼ часам вечера, водворилась полная тишина. Через людей передано голосом приказание отойти в свои основные окопы. Пользуясь темнотой возвращаемся обратно и постепенно жизнь начинает бить ключем: опять подъехали к д. Зберож кухни, пришли денщики и принесли обед и все новости тыла. Но кончился обед, ушли денщики и началась опять боевая страда.
Вместо секретов, вперед выслано сторожевое охранение; часть людей идет выносить убитых; остальные опять роются в мерзлой земле. Как и вчера, моя рота понесла значительные потери. Убито и ранено 35 человек. От полкового адъютанта узнаю, что в этот день через наш перевязочный пункт в д. Чернице-Борове прошло 400 с лишним человек, которые еще не были подсчитаны.
Наша вторая бригада, особенно Мингрельский полк, пострадала сильнее нас. Немцы всю ночь бодрствуют, беспрерывно бросая светящиеся ракеты; мы же за полгода войны ничего подобного не придумали и наш фронт, погруженный в полную темноту, как бы гордился «грозною неизвестностью».
5.3.15. Ночь прошла спокойно. Заговорила наша артиллерия. Снаряды полетели через наши головы... Куда и зачем? Интересуюсь и запрашиваю Штаб полка по телефону. Оказывается, это подготовка к новой атаке, которую настаивают произвести из Штаба корпуса. Из дальнейшего разговора узнаю, что вправо от нас сосредоточены где-то у Прасныша значительные силы, которые стремятся прорвать фронт противника и там идут жестокие бои, начиная с 2 марта; но пока что существенного успеха нет. На вопрос, какую задачу мы выполняем, получаю ответ: демонстрируем! Между тем, наша артиллерия, постреляв минут двадцать, прекратила огонь.
Наш Командир полка потребовал к телефону всех к-ов б-нов и тех из ротных командиров, у которых был телефон и передал следующее: «Начавшийся бой под Праснышем для прорыва Германского фронта окончился неудачей, командующий Армией приказал, сегодня, после усиленной артиллерийской подготовки, перейти ударной группе в атаку. На участке соседних корпусов произвести демонстрацию. На фронте нашего корпуса выбран наш полк, как менее пострадавший и имеющий в резерве нетронутый II б-н. Во исполнение чего приказываю — в 8½ часов, после артиллерийской подготовки, перейти в наступление. Приготовиться и пр.»...
Делаем соответствующее распоряжения и ждем условленного часа, Сейчас 8¼. Открывает огонь наша артиллерия... И, о ужас, несмотря на нашу просьбу бить только по окопам, опять снаряды полетели куда-то в тыл. Запрашиваю офицера связи Шт.-Кап. кн. Эристова, что это значит? Отвечает: приказано обстреливать тыл, чтобы не подошли резервы.
Распоряжается артиллерией Штаб дивизии. Будем еще раз просить обстреливать окопы противника.
«Штаб дивизии получал и прямые распоряжения Командира корпуса, какие цели должна обстрелять дивизионная артиллерия. И всегда в этих распоряжениях была предвзятая идея — не допустить подход подкреплений к передовым, якобы слабым линиям противника» (Ген. Шт. Капитан Булгаков). Наш разговор был прерван приказанием: перейти в наступление. Раздались команды и из всех частей окопов начали выходить гренадеры и все пространство между окопами покрылось бегущими вперед людьми. Но затарахтели пулеметы и все залегло. Чуть огонь ослабел, снова зашевелились люди; опять команда «вперед», опять бежим вперед и опять ложимся. Но до окопов противника еще далеко:
200-400 шагов, а впереди еще ровный ряд кольев густых проволочных заграждений... Но почему-то противник, вдруг, прекратил огонь? Смотрю и что же вижу? Немцы повылезали из окопов, хлопают в ладоши и зовут нас двигаться вперед (так было на участке моей и 16 роты). Никто из нас не шевельнулся, но такая неожиданность просто озадачила. Наши потуги на атаку были смешны сидящему за проволокой противнику. По всему видно, что мы выдохлись и противник на нас смотрит как на людей, не понимающих что они делают, а потому им ясно, что бояться нас не приходится... и даже можно откровенно посмеяться.
Желанная темнота спустилась на землю и мы побрели обратно в свои окопы. Вернувшись, бросаюсь к телефону. Узнаю от к-ров соседних б-нов, что у них происходило совершенно то же самое. Общее возмущение. Бранят распоряжения об артиллерийской подготовке, возмущаются полным непониманием, как можно жиденькими цепями предпринять демонстрацию а, главное, ожидать от него каких-то успехов. Между тем, из дивизии все время звонили: атаковать, атаковать. Корпус приказывал. Армия нажимала. Через перевязочный пункт прошло еще 250 чел. раненых.
6.3.15. Ночь прошла спокойно. Немцы, как и в прошлые ночи настороже: слышны голоса, звуки от ударов мотыг и лопат и непрерывно летят ракеты.
Рано утром из Штаба передано по телефону — «быть наготове». Возможно, что последует новое приказание атаковать.
Тишина и спокойствие. Солнышко ярко светит и пар поднимается с оттаивающей земли... Вдруг около 8 часов, как взбесившиеся, наши батареи открывают огонь и снаряды целыми очередями несутся над нашими головами. Все бросились смотреть на окопы противника, будучи уверены, что хоть на этот раз снаряды разорвутся в районе окопов противника. Нас ждало полное разочарование: снаряды все летели и где-то в тылу слышны были их разрывы. Ровно в 8 часов Командир полка потребовал всех к-ров б-нов к телефону и сообщил приказание: «атаковать, как только наша артиллерия прекратит огонь». «Слушаюсь!». Через некоторое время артиллерийский огонь был прекращен и... атака отбита.
Весь этот день, до самого вечера, роем сплошные окопы, улучшаем их, связываемся с соседними участками. Моя 14 рота имеет общий окоп с 16 ротой, влево от которой расположена 4 рота. Вправо от меня, в расстоянии 150 шагов, начинается окоп 13 роты, а за ней окопы 15 роты. Образовавшийся промежуток произошел из-за естественного препятствия: здесь было топкое место, вследствие чего окопы моей роты, прилегавшие к этому участку, полны водой и гренадеры принуждены все время вычерпывать воду.
После 3 часов дня, немецкая артиллерия обстреливает тяжелыми снарядами деревню, церковь и Госп. дом в Павлово-Кастельно. Такому же обстрелу подвергся и участок III б-на. Перед вечером было получено приказание приступить к самым интенсивным работам по улучшению окопов. Наши саперы в лесу приступили к заготовке кольев и козел. Подвозится проволока. После ужина приказано было отрядить часть людей в лес за кольями и козлами и приступить к устройству проволочных заграждении. Установив связь с соседними б-нами, узнаю, что наш II б-н, бывший все время в резерве в лесу, сменил Мингрельский полк, который выведен из боевой линии для пополнения. Менее пострадавшие два б-на Грузинцев выведены из боевой линии в лес, где будут помогать саперам. Наш Штаб полка из леса перешел в Госп. дом Павлово-Кастельно. Соединяюсь с ним телефоном. Приказано прислать схемы расположения б-нов и рот. По всему видно, что переходим к позиционной войне. Всю ночь работаем и бодрствуем. Вперед высылается сторожевое охранение» (Штабс-Кап. Шидельский).
Офицер II б-на Подпоручик Попов так описывает ту фазу боя, которой ему пришлось быть свидетелем:
...«Я, не принимая участия в наступлении, а только сменив остатки Мингрельского полка и занимая их ямки, не имевшие никакого укрытия, потерял 12 чел. убитыми и 20 чел. ранеными. Трудно описать ту картину, которую представляло поле боя. Я не говорю уже о количестве трупов, валявшихся всюду; мне невольно бросился в глаза, ужасный по своему трагизму, внешний облик этих трупов. Каждому приходилось видеть убитую крысу выброшенную на грязную улицу. Крыса эта, пролежав некоторое время на улице, сама обращалась в комок грязи и только случайно, задевая ее ногой, можно было распознать в ней бывшую крысу. Буквально, то же самое представляли лежавшие на поле боя бывшие люди... В такой обстановке, лежа, ибо окопов не было, мы провели два дня. Помимо всего «того, немцы обстреливали нас тяжелой шрапнелью, которая, разрываясь, окутывала нас дымом желтовато-зеленого гнойного цвета. После каждой очереди таких снарядов, вдоль линии расположения роты раздавались жалобные стоны и просьбы прислать скорее санитара. Ротные санитары на четвереньках ползли к раненому и делали необходимые перевязки. Иногда, после особенно удачного попадания, слышались возгласы: «Ваше Благородие, такого-то убило, прямо в голову попали, черти». Раненые, будучи примитивно перевязаны, должны были лежать на месте до вечера, ибо вынести их не было никакой возможности. Каждый, неосторожно поднявшийся, немедленно падал пронзенный пулей немецких стрелков, чувствовавших себя безнаказанными. И только лишь с наступлением темноты начинала двигаться печальная процессия с ранеными»...
То же самое было во всех б-нах. Штабс-Капитан Степанов, офицер III б-на, свидетельствует: ...«Сзади нас, раненый в обе ноги, лежал Командир 1 роты Грузинского полка, Капитан Шаламов, известный Кавказу как виртуоз лезгинки. Все меры, принятые Грузинским полком, вынести его с поля боя были безрезультатными. Несколько человек санитаров было убито. Это было слишком близко от окопов противника; он нас бил на выбор, как куропаток. Вскоре мне передали, что Капитан Шаламов истекает кровью, слабеет, замерзает... и просит дать ему коньяку. Столько раз и столько лет мы встречали, как родные братья, полковые праздники, всегда неизменно вместе и выпивали море вина. Неужели это было одно лишь пьянство? — Сомнений никаких!... и я ползу к нему змеей....
Аккуратно прикрытый буркой, бледный, истекающий кровью,
Крево-Сморгонь. Март 1916 г.
|
Нижний ряд: Прап. Шах-Багов, пор. К. Попов, подполк. Тимченко, шт.-кап. Тихонов, подпор. Александров и прап. Тихоницкий. Средний ряд: Кап. Крупович, подполк. Кн. М. Шервашидзе, ген.-м. Е. Е. Вышинский, кап. Дробышев, прап. Иванов. Стоит: Шт.-кап. Равтопуло, прап. Фареулидзе, прап. N., подпор. Н. Снарский, шт.-кап Яхонтов, прап. N., прап. N., шт.-кап. Кн. Э. Шервашидзе, подпор. Котляревский и прап. Маломуж.
|
|
А.Г. Гогоберидзе
Киевского воен. учил. вып. 1910 г. (Сним. 1945 г.)
|
|
Отец и сын Силаевы. |
|
Прап. Е.А. Долгополов (Сним. 1925 г.) |
лежит с перебитыми ногами — Шаламов. Он просит меня быть возможно осторожнее, дабы не привлечь внимания немцев. Исполняю его просьбу и наливаю ему рюмку коньяку. — «Умирать буду, тебя не забуду! Ты спас мне жизнь!» — сказал мне глубоко взволнованный Шаламов. Я дал ему еще одну рюмку и пополз обратно»...
Возвращаемся к «Полевой книжке» Шт.-Кап. Шидельского:
«7.3.15. Ночь прошла спокойно. Утром аэроплан противника, пролетая над нашей позицией, обнаружил за отдельной хатой, позади окопов I б-на, стоящих у ручья лошадей и кухню одной из наших рот. Аэроплан закружился и стал пускать разные ракеты. Немедленно противник открыл беглый артиллерийский огонь, но невзирая на то, что аэроплан все кружился, пуская ракеты, артиллерия поразить цель не могла и, наконец, аэроплан улетел. Вечером узнаем новость: Туркестанский корпус сегодня ночью произведет атаку. Нам приказано огнем помогать. Действительно, на участке Туркестанского корпуса открылась сильная ружейная и пулеметная стрельба. Наша артиллерия зажгла какие-то строения в тылу противника. На фоне зарева я увидел, как немцы спешили на фронт Туркестанцев. Отдаю приказание открыть огонь. Немцы рассыпаются, пригибаясь к земле; видно, что несколько человек упало. Через 20-25 минут стрельба прекращается и водворяется опять тишина. Узнаю по телефону, что атака кончилась неудачей. Итак и эта проба не удалась».
Эти записи, сделанные Шт.-Кап. Шидельским, под свежим впечатлением неудач тяжелых боев, сорок три года тому назад, на первый взгляд кажутся малоправдоподобными.
Но вот, что по поводу всех этих событий свидетельствуют лица, наблюдавшие их с других позиций, чем Шт.-Кап. Шидельский. Наш Начальник Штаба, корпуса Ген. Шт. Ген.-Майор Федоров пишет (Письмо от 15.8.1925): ...«Укомплектованный и подучившийся корпус в конце февраля 1915 г. приказано было бросить под Прасныш. В его районе у Единорожца I Сибирский корпус и 72 пех див. имели некоторый успех и его решено было развить. Это была идея Генерал-Квартирмейстера 1 армии Ген. Новицкого (Василия), может быть, не плохая, но приведенная в исполнение несвоевременно и крайне неудачно. Ген. Мехмандаров и я поздно ночью прибыли на ст. Яблонна в Штаб армии. Командующий армией Ген. Литвинов совершенно не интересовался операцией. Начальник Штаба армии Ген. Одишелидзе дал указание обратиться к Ген. Новицкому, а последний ограничился очень общими фразами: Корпус был высажен где-то в районе Пултуска и отсюда пешком направился на Прасныш («Кавказская Гренадерская дивизия весь путь от Бзуры к Праснышу прошла форсированным маршем». Ген. Шт. Кап. Булгаков). Переходы были до 40 верст, по невылазной грязи. Войска приходили поздно ночью и почти не имели отдыха, выступая перед рассветом; связь поддерживать было очень трудно, фронт корпуса давался из армии.
Кажется, на третьем переходе был получен приказ атаковать немцев на участке д.д. Зберож-Павлово-Кастельно. Соседние I и II Сиб. корпуса отнеслись к этому довольно равнодушно, уже испытав упорство немцев, укрепившихся на выгодной позиции у Прасныша, и не участвовали в наступлении.
Распоряжения эти достигли дивизии поздно ночью, атака была назначена с рассветом, но части всю ночь продолжали движение в исходное положение. Н-к Кавк. Гренад. дивизии Ген. Шатилов просил дать отдых и указывал на малые шансы такой атаки. Ему было отказано. Гренадеры и 51 пех. дивизия, без рекогносцировки, без достаточной артиллерийской подготовки и вполне открыто для немцев, уже днем пошли в атаку вверх на гору по грязи до колена. Цепям негде было залечь, надо было лежать в воде. Атака захлебнулась, потери были очень велики, особенно в офицерах, которые не ложились для примера и из-за грязи. Здесь был убит Подполковник Попов (Мингрельского полка, б. К-р I роты Тифлисского военного училища).
Атака захлебнулась, цепи остались лежать и окопались в низине на невыгодных местах. С 2 по 8 марта 1915 г. никто, начиная с К-ра корпуса, не имел гражданского мужества отвести их назад на более выгодное место. Начали подвозить проволоку и оплетаться; пробовали производить частные наступления, но позиции немцев были прекрасно выбраны и укреплены. Вместе с тем не решились сразу перейти к обороне и отойти назад на возвышенности верстах в 5-6...»
8 марта, — повествует «Полевая Книжка» Шт.-Кап. Шидельского, — «чуть рассвело, на левом фланге началась стрельба, постепенно усиливающаяся. Узнаю. Оказывается, Туркестанцы атакуют, но стрельба продолжалась всего 7-10 минут. Наступление Туркестанцев было остановлено, они не могли выйти даже из своих окопов.
Сегодня опять обстрел, как ежедневно. Видно, нашему III б-ну Приходится плохо. Видны уходящие раненые.
Последние дни солнце уже настолько греет, что верхний слой земли обращен в непролазную грязь. Наши кухни проходят расстояние в 4 версты в 4 часа. Лошади выбиваются из сил, а наши денщики по колено в грязи, если и доносят до нас обед в судках, то иногда случается, что суп приносят вместе с грязью. На моем участке уже забиты колья и несколько рогаток оплетены проволокой. Готова и моя землянка с деревянным потолком, лежанкою и примитивной печью. Ночи еще стоят морозные. Свеча догорает. Нужно пойти посмотреть, что делается в окопах, на месте ли охранение и что слышно с немецкой стороны... — Все в порядке. У немцев тихо, лишь ракеты бороздят ослепительным мигающим светом ночную тьму. Спать не хочется. Разные думы настойчиво лезут в голову. Беру газету, принесенную денщиком. Пробегаю глазами... Сообщения Ставки Верховного Главнокомандующего. В нем сказано: «Под Праснышем идут упорные бои». И только. Успешны ли они для нас или нет — об этом не говорится. Об этом могут сказать только их участники...
10 марта. Пал Перемышль! Общая радость. Крики «Ура». Некоторые части дают троекратный залп. Наш II б-н оттянут с участка 2 бригады и вечером, в силу новой разграничительной линии между корпусами нашим и Туркестанским, сменил части Туркестанцев, которые занимали окопы западнее д. Павлово-Кастельно.
21 марта. Сегодня в 9 ч. утра на немецких окопах, против моей и 16 роты, появились во многих местах белые флажки. Все мы бросились к амбразурам... смотрим... немцы подняли руки, а затем вылезли на бруствер и части из них без ружей прошла вперед своих проволочных заграждении и стала убирать наших убитых, часть из них уносили, а часть закапывали тут же. Наши гренадеры тоже поднялись из окопов, но мною строго было приказано никому не выходить. Передаю о случившемся в Штаб полка по телефону и прошу инструкций. Между тем, пока я разговаривал по телефону, прибежал гренадер и доложил, что к нашим окопам направляются двое немцев, один из них с белым флажком. Подойдя к брустверу я увидел, что немцы подошли вплотную к нашим проволочным заграждениям и стоят «смирно». Это было недалеко от меня, на участке 16 роты. Я иду туда. Приказываю немцам повернуться кругом. Немцы исполняют. Через несколько минут из дивизии приходит приказание принять парламентеров и узнать цель их прихода.
Беру с собой двух гренадер, знавших немецкий язык и приглашаю немцев в наши окопы. Те поворачиваются и пролезают ползком под нашим проволочным заграждением. Они заявили, что пришли заключить перемирие для того, чтобы похоронить убитых, так как стало тепло и трупы разлагаются распространяя зловоние, а завтра общая Пасха. Говорю им, что без разрешения высшего начальства, сделать этого не могу, а потому нужно подождать. Парламентерами оказались офицер и солдат. После доклада по телефону, получаю приказание немцам отправиться в Штаб дивизии. Немцам завязывают глаза и под конвоем их уводят. За этот промежуток времени немцы успели убрать трупы, скрылись в свои окопы и убрали белые флажки. Мы стали наблюдать за шествием парламентеров. Когда их группа подходила к ручью, вдруг, немецкая артиллерия открыла огонь и несколько снарядов упало в направлении шедшей группы. Тогда наши стали кричать немцам по-русски: «не стрелять!» Те поняли и стрельба моментально прекратилась. В этот момент группа подошла к лесу и скрылась в нем. Затем стало известно, что парламентеры... отпущены не были. Какими соображениями руководствовалось высшее начальство, до нас не дошло. Между прочим, немцы не соблюли некоторых правил, принятых при подобных переговорах: у обоих парламентеров на рукавах не было белых повязок, а трубач был без трубы. Этого одного уже было достаточно, чтобы не признать их за парламентеров».
«Парламентеров накормили в Штабе дивизии и, по получении распоряжения из Штаба армии, отправили их туда, где они и были признаны пленными. Главная причина непризнания их парламентерами была, видимо, в отсутствии у них письменных полномочий от Германского командования» (Ген. Шт. Капитан Булгаков).
«...Сейчас 10 ч. вечера», — продолжает Шт.-Кап. Шидельский. — «В моей землянке светло, горят три свечи и «накрыт стол». Наш хозяин собрания озаботился приобрести все заблаговременно, даже Кахетинское вино. На столе пасхальные подарки, принесенные денщиком. Гренадеры, конечно, тоже получили пасхальное улучшенное довольствие и каждый по крашеному яйцу. На позиции тишина, Из немецких окопов доносятся песни. Ракеты взлетают ввысь всю ночь. 22 марта 1915 г. Св. Пасха. День проходит спокойно. 26 марта. Дни тянутся однообразно. Только сегодня вечером Командир полка разрешил старым офицерам, если обстановка это позволит, собраться в Штаб полка к 9 ч. вечера, так как ему хотелось перед своим отъездом с ними попрощаться. Наш Командир получал назначение на Кавказский фронт на должность Начальника штаба корпуса. Делаем соответствующие распоряжения, предварительно все обходим и осматриваем и отправляемся по непролазной грязи в Штаб полка, куда и прибываем через полчаса ходьбы.
В большой комнате Госп. дома накрыт стол по пасхальному. Встречены очень радушно и в симпатичной обстановке проводим несколько часов. Не обошлось и без тихого, под сурдинку, — «Алла-Верды»... В 12 часов ночи расходимся по ротам. На позиции тишина.
2 апреля 1915 года. Отбыл к месту новой службы наш Командир полка Свиты Его Величества Генерал Мдивани. Полк принял старейший Эриванец, Помощник К-ра полка по строевой части, Полковник Шаншиев.
9 апреля. Наши б-ны, наконец, по очереди, выводят в лес на отдых.
11-13 апреля. Резерв в лесу. Спокойно. Устроена баня. Все моются. Стоят прекрасные дни и теплые ночи. Жить в лесу одна поэзия. К нам в полк прибыл Кавалергардского полка Штабс-Ротмистр Бутурлин. Знакомлюсь. Спрашиваю: — почему вы выбрали Эриванский полк? — «У меня фамильная связь с полком со времени Бутырцев. В Бутырском полку служили мои предки». Этот симпатичный Кавалергард принял 15 роту.
14 апреля. Вечером наш IV б-н совместно с I и II б-нами выступает на смену Грузинского полка. III б-н остается в резерве. Грузинцы, после неудачного наступления, понеся тяжелые потери, в середине марта были отведены в резерв и пополнены. 4 апреля они сменили наш полк, который целый месяц просидел в окопах.
17 апреля. Д. Залесье, южнее Чернице-Борове. Перевязочный пункт при нашем обозе 1-го разряда. Что произошло за эти 4 дня записано мною отдельно. Не хочу заполнять «Полевую Книжку», чтобы хватило на больший срок.
14 апреля. Сменяю роту Грузинцев, под командой Шт.-Кап. Рамишвили (мой товарищ по Тифлисскому училищу). От него узнаю: окопы противника находятся менее, чем в ста шагах. Начинаются они у первого дома д. Павлово-Ново. От немцев нас отделяет общее проволочное заграждение. Участок опасный. Спать нельзя. На этом участке роты меняются каждый день. Рота совершенно изолирована и находится впереди всей нашей линии в 500 шагах. Расположение ротного окопа очень странно: в две линии, почти заходящих одна за другую. В свою очередь, обе линии соединены между собой ходом сообщения протяжением около 50 шагов..
Ночь проходит спокойно. Я все время хожу по окопу, подползал к нашему секрету, прислушивался... Из немецких окопов доносятся звуки гармонии и пение псалмов. Под утро, обойдя последний раз окопы, я ушел во вторую полуроту и, обойдя и ее, решил немного вздремнуть. Только я вполз на четвереньках в свою землянку (условия жизни были ужасные в этом передовом окопе, расположенном на мокром лугу: воду нужно было и днем и ночью вычерпывать котелками и цинковыми коробками от патронов), как услышал начавшуюся артиллерийскую стрельбу. В такое раннее время она была необычайна и к ней я отнесся равнодушно, но вдруг я услышал сильный взрыв близ наших окопов. Я выскочил из землянки, бросился к бойнице и жду... Через несколько минут второй взрыв, на участке ближе к первой полуроте. Сила взрыва поразительная. Оказалось, стрелял миномет, который немцы установили в саду. Полет мины был виден простым глазом. Опасаясь внезапного нападения, я обошел людей и объяснил, что нужно делать в случае атаки.
Тем временем обстрел продолжался. Когда я был занят отдачей этих распоряжений, прибежал гренадер из первой полуроты и сообщил, что противник пристрелялся и бьет по окопу, который уже сильно поврежден. Бегом оба спешим туда, но грязь затрудняет движение. Подбегая к окопу первой полуроты, я и сопровождавший меня гренадер были засыпаны землей от разорвавшейся впереди мины. Гренадер был ранен в лицо, а я сильно оглушен и получил несколько сильных ударов комками земли. Гренадеру удалось выкарабкаться из-под обвала самому, он дополз до полуроты и позвал помощь. Явились гренадеры и освободили меня из-под обвала. Спокойствие людей было поразительно. В отместку, решаю пожертвовать одну из имевшихся в роте четырех тяжелых ручных гранат. Вызываю охотника. Вызвался гренадер Симоненко. Ему удалось, с разбега, ловко забросить гранату к немцам. Бомба разорвалась близко от того места, где показались каски. Эффект получился полный, мы видели, как один немец, согнувшись, бросился бежать. По этому немцу тотчас же открыли ружейный огонь. Так как минометный огонь прекратился, то я приказал немедленно приступить к исправлению повреждений.
Пока шла борьба с минометом у меня в роте, весь наш полковой участок подвергся с самого утра сильнейшему артиллерийскому обстрелу. Из-за близости к противнику я не подвергался обстрелу и мог наблюдать всю картину этой интенсивной канонады. Снарядов не жалели. Ураганный огонь в 12 ч. дня прекратился и полная тишина водворилась сразу на всем фронте. Ждем атаки. В 3 часа канонада вдруг возобновилась с прежней силой и так до 6 часов, когда опять все смолкло. К концу дня опять иду в первую полуроту. Все наготове. Последние три бомбы на руках у надежных гренадер. Составляю донесение К-ру б-на Капитану Пильбергу. Кухни подойти к моему окопу не могут, ослабить же свои участок посылкой людей не могу. Было уже темно, когда я получил извещение, что буду сменен 15 ротой Шт.-Ротмистра Бутурлина. К 10 час. вечера смена прибыла. Я с ротой стал на освободившееся место 15 роты у костела д. Павлово-Кастельно. Состояние моего здоровья после полученной контузии — головная боль, опухоль левой стороны лица, шум в ушах и ушиб правой ноги, заставили меня отправиться в Штаб полка, а оттуда в д. Залесье, где был наш перевязочный пункт» (Штабс-Кап. Шидельский).
В эти дни, во время одной из ночных разведок погиб Н-к нашей Команды разведчиков Корнет Лейб-Гусарского Павлоградского полка Фриммерман, прибывший к нам в полк еще на р. Бзуре. Корнет Фриммерман, за это короткое время, уже успел составить у нас в полку прекрасную репутацию. Это был в высшей степени активный офицер, природный разведчик и, как нельзя лучше, подходил к должности Начальника к-ды разведчиков, на которую его и назначил К-р полка Полковник Мдивани.
«Вот что сохранилось о нем в моей памяти», — говорит его помощник, мл. оф. к-ды Прапорщик Хан Сагнахский: «Через несколько дней после прибытия Корнета Фриммермана к нам в полк, я успел уже несколько сблизиться с ним и он предложил мне быть у него помощником на вакантную должность, за ранением Прапорщика Верещагина. Я охотно согласился и тут и началась моя служба в команде разведчиков, где я, под руководством этого храброго и толкового офицера, прошел очень хорошую школу. Мне пришлось побывать с ним во многих поисках еще на Бзуре, где мы переправлялись на лодках на неприятельский берег и неоднократно снимали посты и секреты. Однажды, возвращаясь с разведки и переплывая р. Бзуру вместе с двумя пленными, мы перевернулись на середине реки... но к счастью, все обошлось благополучно и ограничилось ледяной ванной...
В день гибели Корнета Фриммермана полк наш занимал позицию у д. Павлово-Кастельно, причем далеко вперед на болотистый луг была выдвинута одна или две наших роты, которыми командовал Штабс-Ротмистр Кавалергардского Ея Величества полка Сергей Бутурлин.
Окопы этих рот были наполнены водой выше щиколотки. Перед этими ротами, примерно в 50 шагах, была опушка леса, которую занимал противник. Через гущу деревьев были видны постройки начинавшейся деревни Павлово-Ново. Команда, как правило, отдыхала днем, а ночью производила поиски. Пространство между нашим расположением и расположением противника всегда принадлежало нам. Мы не давали противнику возможности здесь обосноваться и даже поставить свои секреты.
Вся работа ночью происходила ползком. Иногда нам удавалось, срезав несколько рядов проволоки противника, врываться в их расположение и забрасывать немецкие окопы ручными гранатами.
Во время этих поисков выяснилось, что у противника на опушке леса, где-то очень близко, находятся два пулемета. Корнет Фриммерман решил во что бы то ни стало эти пулеметы захватить.
В этот день нас вышло на разведку 38 человек. Вечером перед выступлением на разведку к нам пришли два донских казака, огромные парни. Один штаб-трубач, другой фельдшер. Заявили Фриммерману, что полк их уходит в резерв и что им хотелось бы пойти с нами на разведку, так как у многих казаков есть трофеи, а у них нет. Они хотят добыть трофеи. Мы им указали на риск и предложили им несколько имевшихся у нас немецких винтовок и касок, но они настаивали на своем. В конце концов Фриммерман разрешил им присоединиться и мы пошли на разведку. Разделились мы на две группы. С правой пошел Фриммерман, с левой я. Пройдя опушку леса, мы вскоре обнаружили невысокую каменную стенку, за которой и находились пулеметы. Но нас обнаружил противник и открыл жестокий огонь. Группа Фриммермана понесла большие потери и сам Фриммерман был убит у самой стенки. Остатки его группы растерялись и залегли. Когда мне дали знать о смерти н-ка к-ды, я с остатками моей группы пришел на место. Вынести тело Фриммермана вызвался поляк-доброволец Войцеховский. Он ползком добрался до тела Фриммермана и хотел накинуть петлю веревки на ноги убитого, чтобы оттащить его в более укрытое место, но сам был в этот момент убит. Повторные попытки вынести тело, успеха не имели; когда же начало светать, мне пришлось отдать приказ отходить к своим окопам. Мы потеряли в этот поиск 16 человек убитыми. Потом уже выяснилось, что противник в этом месте накопил резервы для своего поиска, местного масштаба. Мы и помешали этой операции в тот вечер и она состоялась днем или двумя днями позже, что мы узнали от взятых пленных. Эту атаку немцев отбил ротмистр Бутурлин.
Помню еще, что во время этого поиска был убит и один из вышеупомянутых казаков, а его товарищ все просил выдать ему удостоверение, что его друг был убит действительно на разведке» (Прапорщик Хан Сагнахский).
Ночь с 15 на 16 апреля ознаменовалась внезапным нападением немцев из их окопов у д. Павлово Ново на нашу изолированную 15 роту во главе с Шт.-Ротм. Бутурлиным. Нападение произошло перед рассветом. Как выяснилось после допроса пленных, 90 немцев-охотников под командой фельдфебеля вызвались снять, как они предполагали, русскую заставу. Встреченные двумя брошенными в самую гущу атакующих тяжелыми гранатами Новицкого, а затем ружейным огнем почти в упор, а тех, кто добежал до окопа и штыками, немцы почти все были перебиты в несколько секунд. Только несколько человек спаслись, сдавшись в плен.
Шт.-Ротмистр Бутурлин, запрошенный от лица Полковой исторической комиссии дать детали этого эпизода, ограничился в письме на имя Полковника Шидельского от 30.10.25 г. следующими скромными строками: ...«Я сменил тебя 14.4.15 на позиции у Павлово-Ново; мы стояли в резерве ІV б-на у костела. 15 апреля была немецкая атака и я был с 15 ротой. Пильберг еще меня оставил на сутки на той же позиции, а 15 апреля ночью прислал мне 8 роту с Прапорщиком Федоровым из пополнения, ибо у меня были большие потери контуженными и, вообще, люди едва стояли на ногах от усталости и все были полуконтужены от ужасного артиллерийского огня. На следующий день 16 апреля огонь продолжался с той же силой. Мл. оф. 15 роты был Прапорщик Гавриленко. Прапорщик Гавриленко и Прапорщик Федоров были сильно контужены: — первый 15-4, а второй 16-4-15»...(Штабс-Ротмистр Бутурлин).
Через перевязочный пункт в д. Залесье прошло за эти дни ранеными и контуженными 107 чел. из одной 15 роты.
Штабс-Ротмистр Бутурлин за свое блестящее боевое крещение в рядах Лейб-Эриванцев был награжден Георгиевским оружием при следующей реляции: «Кавалергардского Ея Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полка, состоящему в прикомандировании к 13-му Л.-Гр. Эриванскому Царя Михаила Феодоровича полку Шт.-Ротм. Сергею Бутурлину, за то, что в бою 15 апреля 1915 года у дер. Павлово-Кастельно, командуя ротой и занимая позицию впереди расположения полка, под сильным ружейным и пулеметным огнем приостановил наступление на свой участок значительно превосходных сил противника, лично руководя отбитием атаки, а затем с частью своей роты лично бросился в штыки на неприятеля, выбил его из занимаемых им окопов и заставил отступить». («Русский Инвалид» 18.11.15, № 268).
16 апреля с утра и до 12 ч. и от 3 до 6 час вечера повторился ураганный огонь страшной силы. Большой кирпичный костел д. Павлово-Кастельно был совершенно разрушен. Штаб полка также подвергся сильному обстрелу. Чины Штаба принуждены были спуститься в погреб (успев, однако, захватить с собой патефон и диски). Один снаряд влетел в комнату, где спали два офицера и разорвался. Каким-то чудом офицеры отделались только тем, что были сброшены с кроватей.
Командующий полком Полковник Шаншиев, вспоминая эти события, пишет: ...«В дни 14-16 апреля 1915 года артиллерийский огонь достигал такого напряжения, которого я никогда впоследствии не слышал. Он велся с перерывами по 4 раза в день. При этом вся связь мгновенно уничтожалась и возобновить ее до окончания обстрела не представлялось возможности. Два дня резерв не нес потерь, а на третий день и резерв пострадал. Один удачный разрыв вывел из строя 8 человек. Когда в последний день немцы сильно обстреливали окопы, я приказал артиллерии, взяв ответственность на себя за расход снарядов, обстрелять немецкие окопы. Эффект получился отличный: после нескольких удачных очередей немцы стихли. Вся наша беда заключалась в отсутствии снарядов, поэтому мы, в большинстве случаев, не могли удачно состязаться с немцами» (Полковник Шаншиев).
18 апреля полк был сменен.
В Штаб полка приехал Начальник дивизии Ген. Шатилов, благодарил полк и Командующего полком Полковника Шаншиева.
Не теряя ни минуты, приступлено было к пополнению наших рядов. На этот раз решено было не вливать разношерстное пополнение прямо в роты. Еще загодя, недели за 3 до смены, был выделен небольшой кадр офицеров и унтер-офицеров, которые, обосновавшись в с. Лагуны при обозе II разряда, принимали приходившие пополнения и с ними занимались форсированным темпом. Не имея в тылу своего запасного б-на, главное не имея даже возможности получать после выздоровления своих старых солдат, которые попадали обратно в полк лишь в виде редких исключений, вопрос с пополнением полковых рядов стоял очень остро и требовал к себе самого серьезного отношения. Офицеры и старые кадровые солдаты (которых к этому времени осталась только горсть в несколько десятков человек), ревностно и с любовью взялись за дело. За один месяц работы, уже чувствовалась разница. Снова зарубцевавший свои раны, наш старый полк вздохнул полной грудью. Снова послышались полковые песни... Снова появилась уверенность в своей силе. Полк был готов к весенней кампании.