ПЕРИОД РЕВОЛЮЦИОННЫЙ. 1917 ГОД
«В самом конце февраля месяца, точно даты не помню (Кап. Снарский), ночью меня вызвал к телефону Начальник дивизии Ген. Добрышин и приказал в течение ночи сформировать две роты военного состава для отправления рано утром со ст. Молодечно в Петроград для подавления возникших там беспорядков.
Утром Е. В. рота и 5 рота под общим начальством Полк. Колчина при адъютанте отряда Подпоручике Шах-Багове, с пулеметной командой «Кольта» были погружены в эшелоны. Я сам был на вокзале с Командиром полка. Гренадеры отправлялись с таким подъемом, как никогда. На моих глазах к кн. Вачнадзе (Нач. Хоз. части) подходили гренадеры, пополнившие Е. В. роту из других рот, и просили дать им вензеля, так как они, по-видимому, идут защищать Царя: — «Без вензелей стыдно», — говорили они.
Кн. Вачнадзе удовлетворял их просьбу, тут же на вокзале были розданы и одеты вензеля».
Этот эшелон, уже будучи в пути, на одной из станций встретился с поездом Государя (знаменитая ловушка). Его Величество поздоровался с ротами и, узнав из доклада Полковника Колчина, что отряд идет в Петроград для подавления беспорядков, лично приказал вернуться обратно, что и было выполнено.
Вернулся отряд абсолютно с другим настроением. На каждой станции в вагоны влезали какие-то личности и о чем-то шушукались с солдатами; в результате — людей, как подменили.
Отречение Государя застало полк в имении Пана Осицимского в Г. дв. Кошевники; акт этот был встречен войсками с недоумением и тревогой.
Революционная буря поднялась не сразу. Горящим фитилем, взорвавшим пороховую бочку, явился знаменитый Приказ № 1.
Даже теперь, спустя столько лет, трудно писать об этих кошмарных днях. В общем доминировало ощущение, что из Государственной машины выпал стержень и весь аппарат распался. Всюду в войсковых частях образовались комитеты разных наименований, пошли митинги, бесконечные митинги. Многие почувствовали благоприятную почву для быстрого личного выдвижения, солдаты же учуяли приблизившийся внезапно конец тяжелой войны.
Вопрос о том, воевать или не воевать, становиться на позиции или нет, стал предметом обсуждения на толкучке митингов.
По существу, война была кончена, и на этом можно было бы закончить и наше повествование, но желание использовать весь собранный нами материал до последней строки из уважения к тем трудностям, с которыми он добывался, мы допишем позорные страницы.
Ген. Федоров свидетельствует о следующем:
«Перед Пасхой 1917 года стоявшая в резерве 2 Кавк. Грен. див. взбунтовалась, вызвала к себе Ген. Мехмандарова под предлогом обвинения в измене. Ген. Мехмандаров захватил с собой и меня. Взбунтовавшиеся полки едва не растерзали что-то говорившего им Мехмандарова. Затем нас отвели в какой-то домик, оцепили и судили Комитетом. Присудили сменить Ген. Мехмандарова и передать корпус Ген. Бенескулу, Н-ку 51 пех. дивизии. Во время заутрени на Пасху Ген. Бенескул застрелился под влиянием упреков Штаба армии, вернее Ген. Маркова (впоследствии известного добровольца). Командиром корпуса был назначен Ген. Чеглоков, казачий генерал, вскоре прибывший с южного фронта. В то же время шли приготовления к подготовке большого наступления на фронте Крево-Сморгонь. Была подтянута многочисленная артиллерия больших калибров, устраивались исходным плацдармы, магазины и дороги для снабжения снарядами. Материальная часть наладилась, но ДУХА НЕ БЫЛО».
Капитан Гранитов дает несколько более подробное описание этих же событии: «В 703 полку н-ком службы связи был некто Ремнев, произведенный в прапорщики из нижних чинов. Ему революция вскружила голову, и он решил стать, не больше не меньше, как Корпусным командиром, пользуясь непопулярностью Ген. Мехмандарова. Ему удалось через комитеты своего 703 полка, где он был председателем, и 704 полка, собрать на митинг почти весь Корпус. Слабее всех была представлена старая Гренадерская дивизия, за дальностью расстояния; зато 51 дивизия и наша 2 Кавказская Гренадерская присутствовали со своими Н-ками дивизии, Н-ками Штабов корпуса и дивизий; словом, митинг был грандиозный.
На митинге, с места же, Ремнев в горячей речи доложил солдатам «все вины» Командира корпуса, не жалевшего, дескать, солдатской крови. Его демагогия и провокация имели успех; неудачная попытка оправдаться растерявшегося Ген. Мехмандарова еще более ему повредила и Ремнев быстро добился бурного выражения недоверия. Горячо протестовавший Н-к нашей дивизии Ген. Никольский тоже получил вотум недоверия, усилиями того же Ремнева. Когда же он поставил вопрос о немедленном избрании нового «Комкора», то неожиданно для него раздались очень дружные голоса в пользу Генерала Бенескула, очень популярного генерала, Н-ка 51 пех. дивизии, который категорически отказался от предлагаемой ему чести. Тогда офицеры, при содействии комитетов нашего Манглисского и Навтлугского полков, добились перенесения этого вопроса с площади на объединенное заседание председателей полковых комитетов и К-ров полков.
На этом собрании удалось убедить Ген. Бенескула принять корпус, чтобы спасти жизнь Ген. Мехмандарова, так как разозленный своей неудачей Ремнев продолжал разжигать толпу. В результате Ген. Бенескул громогласно заявил о своем согласии, а когда раздались бурные приветствия, он потребовал безусловного подчинения его командирскому приказу и буквально вырвал Ген. Мехмандарова из рук Ремнева, который уже нарядил конвой для сопровождения в Минск арестованного Мехмандарова, чем несомненно спас его от смерти.
Ген. Мехмандаров, по приезде в Штаб армии, всю вину своего смещения с должности приписал проискам Ген. Бенескула, который, узнав об этом по телефону, в ту же ночь застрелился.
В дальнейшем, неудачное назначение на пост военного министра и Главковерха Керенского содействовало развалу, и после его неудачных попыток к наступлению наша 2 Грен. див. в августе 1917 года была расформирована и все офицеры вернулись в свои полки».
О событиях революционного периода имеется еще одно показание Прапорщика Евгения Долгополова, явившегося в полк в самом начале революции и пробывшего в полку до последних дней.
Вот как описывает Прапорщик Долгополов то, что он видел и в чем принимал участие: «Дни отречения от Престола Государя Императора и первые дни революции застали меня в маршевом б-не при 10 армии. Два первых дня революции я находился, в числе всех офицеров б-на, арестованным в помещении учебной команды б-на. Затем нас выпустили на свободу. Я немедленно подал рапорт о направлении меня в 13 Гренадерский полк (как полк наш стал называться после отречения Государя) на предмет совместного служения с моим родственником Шт. Кап. Пчелкиным, который в это время командовал 2-ой ротой полка. В дер. Мороськи, куда меня направили, находились запасные части Кавк. Грен. дивизии и Учебная команда Эриванского и Грузинского полков.
Начальником Гарнизона был Подполковник Крупович. По приезде в дер. Мороськи (у ст. Пруды) я был приятно поражен дисциплиной и порядком, которые царили здесь, так как после разболтанных частей тыла было особенно приятно видеть такие блестящие части, как Учебные команды Эриванцев и Грузинцев. Я был назначен в Эриванский полк, в учебную команду полка, которой командовал в то время Капит. Агарунов. В конце марта я был вызван в полк, который в это время, сменившись с позиции, стоял на ст. Залесье в лесу. В полку еще был порядок, а о митингах даже не слыхивали. Назначили меня вр. исп. должность начальника противогазовой команды, в каковой должности я и провел весь апрель месяц, посещая 2-3 раза в неделю специальные занятия при Штабе корпуса, который находился на ст. Пруды.
В начале мая месяца мне пришлось быть свидетелем, как митинговавшая солдатня расправилась с автором Приказа № 1 товарищем Соколовым, который приехал уговаривать солдат воевать до победного конца... А когда последний, держа речь к толпе, призывал к наступлению, какой-то солдат, подойдя к Соколову сзади, сказал: — «хочешь наступать, так одень каску»... и напялил ему с размаху каску на самый нос. Это послужило сигналом к избиению Соколова, которого полуживым вырвали из рук толпы».
Так как Соколова избили солдаты новой 2 Кавк. Грен. дивизии, то офицеры, не без злорадства, говорили, что это первое «СТАТУТНОЕ» дело дивизии.
«5 мая», — продолжает Прапорщик Долгополов, — «я вступил в командование 2 ротой, направленной с полком на позицию. Полк выступил в полном порядке. Окопы оказались совершенно разрушенными; за 16 дней стоянки мы все время провели в работах по восстановлению окопов. Спать приходилось мало, так как по ночам била немецкая тяжелая и легкая артиллерия, а иногда и чемоданы из минометов. Слава Богу, потери были незначительные. Я сам был легко контужен, но не придал этому никакого значения.
Над немецкими позициями все время висела «колбаса» и нам приходилось быть очень осторожными.
22 мая полк был сменен, отошел опять на ст. Залесье. Отсюда каждую ночь высылались на работы роты и б-ны для постройки различного вида укреплений. Однажды, когда была очередь итти на работу моему б-ну, над нами пролетел очень низко немецкий цеппелин. Б-н сошел с шоссе и залег в канавы. Цеппелин сбросил на Залесье 14 бомб по 2½ пуда. У нас в полку было убито 5 и ранено 7 гренадер».
Митинги, вотумы доверия и недоверия, бессмысленная революционная солдатская фразеология, вообще новая, непривычная обстановка для старого офицера была буквально нестерпима. Все отлично понимали, что так продолжать, а тем более выиграть войну — нельзя. И вот, каждый ждал себе вотума недоверия....
Дождался его и наш Командир кн. Мачабели. Вслед за ним ушли, целой пачкой, несколько офицеров. В мае покинули полк кн. Мачабели и Тимченко, в июне — Онарский, Шервашидзе ІІ-ой, Побаевский, Вачнадзе, Агарунов, Багель, Крупович, Равтопуло, Мелик-Адамов, Четыркин, Тихонов, Шах-Багов и др.
На этом ужасном фоне развала вооруженной силы и нашего седого любимого полка промелькнуло несколько эпизодов, которые зафиксируем для памяти.
Эриванский полк не дал революции ни одного офицера. Только двое, один прапорщик и один кадровый офицер, переведенный к нам во время войны из одного из Московских гренадерских полков, проявили себя демагогами и заслужили в офицерской среде репутацию «подлецов». Первый — Прапорщик Тихоницкий, второй — Капитан Гриневич. Остальные держали себя с достоинством и ни в чем не посрамили офицерского звания.
Впрочем, один штаб-офицер однажды «сорвался с нарезов»... протанцевал «казачка» перед толпой (что в другое время прошло бы незамеченным)... и заслужил общее порицание.
Зато общее восхищение заслужил Шт.-Кап. Побаевский: — «Еще одно слово!»... — угрожающе сказал он одному офицеру, позволившему себе оскорбительно отозваться об отрекшемся Государе, — и я»... Привести угрозу в исполнение не пришлось.
Другой раз, придя в Штаб полка и увидя на знамени навешенную красную ленту, Побаевский, вне себя от ярости, сорвал ленту и унес знамя к себе в Пулеметную команду. Через несколько дней любившие его солдаты посоветовали ему немедленно уехать из полка. Побаевский уехал во Францию в один из особых полков. Был на Македонском фронте, вернулся в Добровольческую армию и, приняв участие в вооруженной борьбе с большевиками, погиб в бою под Царицыным смертью героя.
Громадным престижем пользовался в полку и Полковник Пильберг. Последний, после ухода Полковника кн. Мачабели, принял полк. При нем произошел последний боевой эпизод: так называемое июльское наступление Керенского.
В конце июня месяца начались усиленные разговоры о предстоящем наступлении. Приезжал сам Главковерх Керенский с матросом Баткиным уговаривать войска наступать... Но стоило только Главковерху уехать, так сказать «завернуть за угол», как состоялось голосование: наступать или не наступать? После длительных дебатов голоса поделились: приблизительно половина рот была «за» наступление, другая — против. Все команды высказались «за» наступление.
Полком командовал Полковник Густав Карлович Пильберг. Прапорщик Долгополов, единственный свидетель тех дней, набрасывает несколько эпизодов:
«В конце июня месяца мы, офицеры I б-на — Пор. Хлебников, Подпор. Силаев, Дмитриев и я совершили маленькую прогулку в тыл на 5-6 верст. Поздно ночью, возвращаясь в полк к расположению своего I б-на мы сразу почувствовали, что произошло что-то неладное. Наступал предутренний рассвет, когда мы подошли к расположению своего б-на на 200-300 шагов. Нас спросили: «Кто идет!?» Видимо, нас поджидали. Мы ответили. Сейчас же мы были окружены толпой солдат. Оказалось, что наше появление было принято с радостью, так как «де» мы поступили не так, как другие офицеры... Оказалось, что I б-н вынес постановление «не наступать», изолировался от других частей и выставил сторожевое охранение в сторону желавших наступать. Выразившие готовность наступать сосредоточились вокруг Штаба полка, в свою очередь, выставив сторожевое охранение и даже выслав конную разведку.
Мы, офицеры I б-на, попав в столь ложное положение, решили уходить следующей ночью к Штабу полка. Мне же было поручено ехать к Командиру полка Полковнику Пильбергу и объяснить ему наше положение. Выехать мне удалось беспрепятственно, сославшись на то, что я еду за провизией. (Б-н, лишившись кухонь, начал голодать). Подъезжая к Штабу полка, я был остановлен н-ком сторожевой заставы Подпор. Белинским ІІ-м. На вопрос куда я еду, я сказал, что еду к моему Командиру полка: на что мне было сказано, что это Командир Эриванского полка, а «не мой» и что «у него нет таких офицеров».
В свою очередь и конные разведчики отпускали вполголоса ядовитые реплики по моему адресу... Тогда я остановил коня и сказал, что вполне понимаю их справедливое негодование, но прошу воздержаться от оскорбительных намеков, так как все, что сейчас происходит — не что иное, как прискорбное недоразумение. По прибытии в Штаб я все объяснил Полковнику Пильбергу. Выслушав меня, Командир полка дружески пожал мне руку и приказал немедленно возвращаться к бунтарям и вместе с другими офицерами б-на сопроводить их до ст. Молодечно, где сдать особому коменданту. Выполнив это приказание, мы должны были присоединиться к полку.
Вернувшись к роте, я собрал людей и объявил им приказ Командира полка и добавил, что через час к ним приедет председатель полкового комитета и прибудет кухня, а я сам на основании постановления «о свободе выбора», иду туда, куда зовет меня долг и совесть. Увещания наши успеха не имели...
Через два дня я, в числе других г.г. офицеров б-на, был вызван в комиссию по ликвидации банд «противников наступления». На сборный пункт вскоре прибыло начальство из Штаба корпуса и комиссар Штаба фронта с полномочиями Временного правительства — Прапорщик Филоненко. Все бунтующие части корпуса были окружены конными частями и частями, оставшимися верными своим начальникам. Артиллерия приготовилась открыть огонь по бунтовщикам. Только один б-н Тифлисцев, а также группа из 51 дивизии залегли в цепь и открыли стрельбу. Полковник Пильберг повел правильное наступление, артиллерия дала несколько очередей шрапнелью... и все было копчено. Восставшие сдались и сложили оружие. Все бунтовавшие были построены покоем, имея впереди четырех офицеров. На середину карре вышел комиссар Филоненко и от имени Временного Правительства и всего русского народа наградил бунтарей очень нелестными эпитетами.
С офицеров он здесь же сорвал погоны, сказав, что им нет прощения. На этом, все дело кончилось.
Нам же, присутствовавшим офицерам, было предложено под свою ответственность «взять на поруки» тех из бунтарей, которые пожелают возвратиться в полк. В общем, таким образом, вернулось довольно много людей.
В такой сумбурной обстановке подошел день Полкового праздника, который и был отпразднован на фронте в последний раз 29 июня 1917 года.